читать дальшеДети, сегодня у меня для вас есть одна история. Мне сложно назвать ее интересной. Или сказочной. Просто история, что однажды влетела музой в мои распахнутые настежь окна и одарила меня видением своей маленькой грусти.
Жила была девочка. У этой девочки было все. Была мама, был дедушка, бабушка, тетя, братья, много еще людей, которых можно назвать семьей, все эти кузины, кузены и другие странные понятия и люди, которые носили ярлычки с этими понятиями. Был дом, еда, было тепло. Мамино тепло. Дедушкино тепло. Бабушкино тепло. Она не слышала шагов ужасных монстров, не слышала глухого рычания бешеных собак, а ночью в постели, оставаясь наедине с темнотой, она не боялась теней, ползущих по углам и протягивающих свои лапы, прячущих свои красные с желтизной глаза в силуэтах случайных ветвей за окном. Это все заглушал громкий моторчик швейной машинки, что бодро отстукивала каждый новый шов. Смена нитки, небольшая петля. Девочка знала, что, даже если соскочит катушка, то не беда, вскоре вставят новую и моторчик будет снова урчать, выстукивая невообразимо прелестные швы по ткани, по платью, по штанам, по костюму... Но даже когда этот моторчик ломался, за дело брался ручной привод, что шевелился легким движением ноги, заставляя иголку машинки трепетать в новом шве на пару с ниткой. Девочка всегда знала, что эти мерные постукивания, что не раз сводили с ума соседей посреди ночи, будут заглушать все те страхи, что таятся вокруг и выжидают.
Даже, когда конь перестал ходить буквой "Г", и на приборах не зажглись нужные огни, а указатель, висевший на люстре, перестал показывать направление и закрутился, как бешеный, потеряв своего создателя, книги с забавными и смешными названиями, учившие девочку будущему и вере в чудо, посыпались с полок, музыкальная шкатулка брезгливо запищав, перестала издавать даже те жалобливые звуки, а приемник больше не вещал о погоде и не пел "дондиридондон", машинка шумела.
Даже после того, как сердце девочки замерло, почуяв старушку с косой и в балахоне у самого плеча. Эта старушка прошла так близко, что задела своим гадким холодным одеянием ногу девочки, разрушая то что было всегда, хоть хворало и болело, но было любимым и всегда любило.
Машинка не останавливалась. Не сбавляла тон. Так было всегда. Эта штуковина, которая работала уже лет двадцать, а, может, и двадцать два. Благодаря усилиям этой шебутной машинки и ее громкому стуку, девочка всегда была в безопасности. Днем монстры и бешеные собаки боятся света, а ночью они бегут прочь из-за стука этой самой машинки. И девочке страшно осознавать, что после указателя на люстре и любящего сердца, что громко билось, придавая весомость своему биению хлопками шкафчиков, хоть не нарочными, сделанными из-за трудного восприятия собственного тела, не останется ничего. Ничего, что будет держать этих монстров в тени, что будет отводить их взгляды, что не даст им растерзать ее, девочку, как тряпичную куклу.
Так страшно знать, что машинка может просто перестать стучать. Даже сама мысль об этом сводить с ума. Ведь, когда уходят родители родителей, закрадываются мысли об неизбежном. Когда девочка понимает, что настанет момент и машинка не застучит, как прежде перестал вещать приемник, протухло пиво, а тонометр и пропахший нафталином мешочек с лекарствами стал не нужен, ей становится страшно.
И пусть сейчас, она все еще слышит веселый звук швейной машинки, который прочерчивает четкую линию между девочкой и монстрами. Но что будет, если машинка замолчит? Ведь ничего не останется. Всегда и сейчас был только этот стук машинки и девочка, которая боится темноты и монстров.